В либеральной тусовочке вдруг стало снова модным с трепетным придыханием вспоминать девяностые – время свободы, возможностей, время, когда не было ужасного Путина, а невидимая рука рынка разбивала оковы тоталитаризма. Ну, отчасти так и было. Рука рынка была, но правда, больше всего крушила она не оковы, а заводы, фабрики, научные центры. И людей. Безжалостно уничтожала молотом фридманистских реформ.
Я все 90-е работал криминальным репортером. Какое оно было, это время свободы, я знаю в мельчайших деталях. Три — пять заказных убийств в неделю в Москве – обычное дело. Это не считая разборок со стрельбой. Причем часто убивали не только заказанного бизнесмена. Вот был как-то расстрел на Басманной. Бизнесмен, два охранника, четверо рабочих, которые делали ремонт в его квартире, и бабуля-соседка, которая выглянула на лестницу, когда там начали палить. Кровь текла по ступенькам, а начальник МУРа орал на меня и моего оператора: «Пошли на хер, стервятники». Ну что сказать? Прав был. Стервятники. На всех вокзалах и рынках открыто скупали краденое. Помните машины с надписью «Куплю золото, оргтехнику, серебро» на картонке под лобовым стеклом? Вот это оно и было. Дети-бомжи, дети-наркоманы, дети-проститутки. Я их видел лично, вытаскивал во время рейдов с операми из притонов. Они потом все равно туда возвращались.
Ехал как-то трамвай, а возле остановки была «стрелка» — две бригады выясняли отношения. Очередью из «Калашникова» прошили трамвай. Одна пассажирка погибла. Участники «стрелки» с одной из сторон, были из моего района. Я некоторых лично знал, мы вместе в школе занимались боксом. Время свободы, да. Помню, выезд на адрес. Семья наркоманов. Муж, жена, с ними жила теща-алкашка. Их грудной ребенок умер от голода. Они все деньги потратили на черняшку, обставились и забыли про пацана на трое суток. Бырыга жил в том же подъезде. До распада Союза инженером работал на заводе. Мы часто работали по ночам. За едой ездили на Белорусский вокзал, где вдоль площади от входа в кольцевую станцию «Белорусская», до входа в радиальную, стояли люди. Разных возрастов. Они продавали все, что могли. Сигареты, водку, пирожки, жареные окорочка (спасибо Бушу), вареную картошку. Что угодно, лишь бы хоть как-то заработать и выжить. Особенно запомнилась одна девушка, совсем молодая. Она там всегда стояла с грудным ребенком, видно не с кем его дома было оставить. Продавала она сигареты.
Вы давно видели, как на улице бычье в центре Москвы затаскивало в машину молодую девушку, чтобы увезти и изнасиловать? Давно? А вот тогда это была вполне себе частая практика.
Можно сказать – да это у тебя профессиональная деформация, поэтому ты так воспринимаешь ту эпоху. Да нет же. Это не у меня деформация. Это тогда к власти пришли те, кто изо всех сил старался деформировать мою Родину и мой народ. Эти, у власти, решали, кто не впишется в рынок, а кто впишется. Что приватизировать, что оптимизировать, что уничтожить. А отчего это время так мило либеральной тусовке, я понимаю. Для них люди – «генетический мусор», страна не та, рашка, так что страдания миллионов не повод для печали. И главное – им, либералам, тогда было очень хорошо. Они все встроились в систему по обслуживанию капитала и реформаторов, которые рвали на куски нашу Родину. Криейторы, рекламщики, райтеры, молодые, подающие надежды режиссеры/писатели/музыканты/авторы модных журналов про моду и немоду. Легион бессмысленных творцов пустоты. Бесконечные взрослые дядьки и тетеньки с детскими именами-кличками. Люся, Таня, Леся, Митя, Гоша. Или – как вариант – все воспевающие 90-е, просто были слишком молоды, чтобы помнить, какое это было время. И потому они и правда думают, что это было время жвачки, свободы, Ельцина и открытых горизонтов. Ельцин был, но часто бывал нетрезв. Жвачка была, и тогда правда было лучше жевать, чем говорить, потому что за одно слово можно было попасть с ходу на «штуку баксов». И это не фигура речи. Сам был свидетелем такой ситуации. И свобода была. Как жить, так и убивать. И горизонты были открыты, но там, на горизонтах маячил распад страны.
А так да, ничего было время, интересное. Есть что вспомнить, да вот нечего детям рассказать.
